Что ж, Василе имел все шансы благополучно проспать ночное дело, потому что устал и вымотался, как никаким слонам и не снилось. Стоило лишь коснуться головой той самой, пахнущей мятой, подушки, как глаза закрывались, тело расслаблялось, даже комариный чес уходил на второй план. И никакие мысли о сенсациях, после которых журналюги из ОФС удавятся от зависти, не помогали. Сон глушил все. Однако и на него нашлась внезапная управа.
Управой стала та самая морда, что жила в стенах гномьей лавки. Стоило носителю правды закрыть глаза, как она появлялась перед мысленным взором и, строя рожи, нашептывала всякую дичь. Что-то про подвалы, какие-то семена, хвосты, пятаки, текучки, что ли, бес ее знает. Обещала разное: одарить богатствами, тряпками и цацками, до которых Василе отродясь дела не было, дать очарование, чтоб от девок отбою не нашлось, огромную славу и почет, которые, по мнению акула пера имели грош в цене, если не заработаны, и много чего еще. Вот только что морда хотела взамен, Василе так и не понял.
«Наверное, - думал он, вертясь с боку на бок и не забывая похрапывать для виду, - это дух какого-нибудь чокнутого садовника. Вот помер раньше, чем молодильные яблочки посадить успел, теперь со всех подряд семена и требует… говнюк!»
Однако, благодаря этому призрачному говнюку, он слышал, как Алькано возился на кухне, шел по лестнице на второй этаж (а Кракен цокал за ним коготками), как в зале что-то делалось, а потом стало тихо. Только лягухи за окном орали – принцев дозывались, не иначе.
«Не зря их, таких оручих-то, заколдовали!» - хмыкнув, подумал Василе и встал. Время для вылазки пришло. Пошарив руками по дивану в поисках полотенца, он смог найти только плед, в который и пришлось закутаться. Ходить в нем было зверски неловко – слишком уж длинный – приходилось все время поддерживать край пальцами, и акула пера искренне жалел женщин. Им-то такая мука каждый день!
К тому же, в доме было темно. Слепых Василе пожалел от всей души, когда трижды чуть не навернулся на лестнице. Матерясь сквозь зубы, он одной рукой нес полу пледа, другой держался за стену, а ногами старался нащупать ступень прежде, чем сделать шаг. Про зал в этом контексте думать было откровенно жутко, но там были окна, в них светила луна, и это облегчало жизнь.
Впрочем, кроме луны, других удач Василе не перепало. Он обшарил тренировочную зону Алькано вдоль и поперек, но места для ухоронки не нашел.
«Если только манекеном прикинуться…» - подумал он, стоя напротив нелепой штуки в странной шапке.
«Могу помочь! – Тут же отозвалось в сознании голосом стенной морды. – Семечко мне только отыщи, а?»
- Идиот. – Вздохнул Василе и помотал головой. – Они меня в капусту срубят, если за этого чурбака-то примут. Какое, к бесам, семечко? Вали уже, придурок!
Придурок свалил, а носитель правды, еще раз вздохнув, принял поражение и потопал к спальне Алькано. Была надежда застать сенсацию там. И Василе около часа ухом к двери прилипал: то на уровне ручки, то ниже, то выше, но даже храпа не слышал. А потому решил подкараулить сенсеевы непотребства и их возможных участников с утра. Но, присев у стены рядом с дверью, он на минуточку закрыл глаза и уснул.

Поспать Василе тоже была не судьба. Он, скрючившись у двери, только-только начал видеть сон: что-то было про дочек трактирщиков, до одури похожих на Криспина с усами, про лягух в золотых каретах, про тыквы, из которых в полночь вылупляются одноглазые гномы, и про развратных природных духов, почему-то державших в руках плети. Разобраться в путанном сне Василе не успел: показалось, что смотрит кто-то. Прям внимательно так взглядом в макушке дыру сверлит.
«Матушка!» - отчего-то сквозь сон решил Василе и, кое-как разлепив глаза, уже собирался сказать, что это не он, все поклеп и сами они (кто бы ни были) дураки. Собирался, да обмер, углядев над собой высокую, скрытую тенями фигуру с сияющими белым глазами.
«Срань богов! – Холодея, думал акула пера. – Че это?!»
Тело, кажется, хватил паралич, и отпустил только когда, когда фигура сдвинулась и пошла себе на первый этаж, будто так и надо. Будто каждый день тут ходит, все знает, и вообще – ничего особенного. У Василе же сердце колотилось как бешеное и, может, разорвалось бы, да спасла молодость и крепкий организм. Кое-как встав (выше, чем на четвереньки, со страху не получилось), подполз к двери и сунул в спальню Алькано голову. Очень боялся увидеть растерзанный труп сенсея, и даже был готов сигануть в окно, если так, чтобы уже на улице стражу вызвать, но…
- А… где?.. – Василе таращился на пустую кровать, как на диковинку из тридевятого царства. А потом медленно обернулся: светлая макушка непонятной фигуры была еще видна на лестнице. Акула пера сглотнул, вытер со лба ледяной пот и, кивнув себе для храбрости, пополз к лестнице.
На ноги он так и не встал, полагая, что если придется, на четырех костях удерет быстрее и надежнее. А прийтись могло: что это такое с Алькано сделалось, Василе не понимал.
«Проклятье опять какое? – Думал он, крадясь за сенсеем по лестнице и стараясь не шуршать пледом. – Задрали, если честно-то, уже… даже поспать не дают!»
Но пожалеть Алькано не успел: воображение матерого журналюги выдало картинку, как сенсей, будучи не в себе, творит непотребства в странном, полудеревянном виде. Ну а что? Всякое бывает. Потому и отпирается так упорно, например, что не помнит.
Сверчка Василе не заметил. Окрыленный новой мыслью, он подбирался к Алькано все ближе.

Василе не мог пошевелиться: ноги и руки, казалось, вросли в пол и пустили корни прямо сквозь доски. Щекотка от бегущих ящериц не помогала. Стоя на четвереньках, акула пера заглядывал в кухню. И Алькано мог бы разглядеть лохматую макушку и пару блестящих, настороженных глаз, но ему было не до этого. А Василе ничего не понимал.
«Где же разврат? – Думал он, наблюдая за плывущей по ящеричной реке банкой. – И чего это он, днем стеснялся что ли пожрать? Ну, так, чтобы от души-то. Странно»
Поведение Алькано напоминало акуле пера о тех барышнях, которые в целях красоты мучили себя недоеданием, а потом, в тайне от родных и домашних, неслись по ночам на кухню и сжирали все, до чего дотягивались. Так их и находили с утра: круглых, храпящих, в крошках, слюне и с довольной улыбкой. Потом, правда, барышни каялись и плакали, а все равно приходила такая ночь дожора, когда опустошение кухонных закромов повторялось. Однако же…
«…разве ж сенсей девка, чтоб такое устраивать? – Думал совершенно сбитый с толку Василе. – Или, может, в дожорах и есть его извращение? Ну, начинает вон с сыра и ветчины, а заканчивает вареньем и настоящими живыми девками. Приходит к ним, деревянный, с белыми глазищами, мажет крыжовником и жрет. А? И не за это ли его давеча замели-то?»
Сделалось откровенно жутко. Так жутко, что даже хвост проснулся: дрогнул у ног, махнул кисточкой да вдруг как заметался из стороны в сторону, увился за перила лестницы и потянул Василе от кухни. Да только где хвост, а где тушка матерого 65-киллограмового журналюги, не способного и на шаг сдвинуться с места.
«Пропаду! – Василе начинал паниковать. – Как есть пропаду! Мной закусит, а потом и не вспомнит да…»
Глаза акулы пера полезли на лоб. Рот приоткрылся – нижнюю челюсть словно грузом к земле потянуло. Волосы на теле встали дыбом, включая и кисточку на хвосте. Позвоночник, казалось, выгнулся тем же гребнем, что и у сенсея, который сенсеем уже и не был.
- А… - Очень тихо выдал Василе, не слыша себя. Руки и ноги его, наконец, пришли в движение, и акула пера маленькими шажочками, но быстро-быстро попятился прочь из кухни.
- А… а-а-а… - Звук шел изо рта будто сам по себе, становясь все громче с каждой секундой. Стукнувшись задницей о стул в гостиной, Василе опрокинул его, но даже не заметил. Хвост метался, как бешеный, и стегал распушенной кисточкой по бокам.
- А-а-а… а—а-а! - Допятившись до порога, акула пера запутался в пледе и выкатился на крыльцо орущим бесконечное «а!» клетчатым шаром. Пересчитал боками ступеньки, но боли не ощутил – пятился прочь от дома, распугивая «принцессных» лягух.

Василе пятился ровно до тех пор, пока не уперся задницей в шершавый ствол старой яблони. Оземь тут же стукнуло несколько сорвавшихся яблок – налитых, с блестящим красным боком, но акуле пера было не до них. Он не мог отвести взгляда от вепря, маленькие глазки которого, казалось, смотрели прямо в душу.
«Божечки! Да я ж ему на один зуб! И отбиться-то нечем… разве что примет меня за сук?»
Решившись, Василе кое-как встал на дрожащие ноги и, прилепившись к яблоне боком, вытянул руку, а на лице попытался изобразить вселенское древесное равнодушие. Никогда прежде от его актерского таланта не зависела его жизнь, и теперь акула пера всей своей фигурой старался передать в маленькие глазки секача единственное послание: «я сук, - излучала выгнутая трясущаяся рука, - расту тут себе, никого не трогаю. Иди мимо, - призывала лихо отставленная в сторону нога, - там растет крыжовник и ждут прекрасные свинки»
Наверное, у Василе разорвалось бы сердце, не выдержав такого напряга, да раз в жизни повезло – кабан застрял в дверях. И «сук» мгновенно превратился в хамло. С губ снова сорвалось сакраментальное «а», но тут же перетекло в истерическое «а-ха-ха!». Василе смеялся от ужаса и нервов, как больной, показывал на секача пальцем, строил ему рожи и уже хотел изобразить жест добра, когда вепрь выломал дверной косяк. Василе сглотнул. Бежать было некуда: кругом забор и ночь.
- Э… - Дрожащим голосом протянул акула пера на вопросительный рык-полухрюк того, кто еще вечером был так интеллигентен и похож на человека. – Я это… как бы… вы понимаете, обознался… да? Оно ж… это… тьма-то какая… бывает, не?
От прикосновения пятачка Василе натурально обмер: побелел весь, затрясся и был готов отдать концы, когда ожил хвост и ринулся на защиту хозяина. Кисточка без всякого страха тыкала в огромный пятак, надеясь внушить животине стыд и совесть. Но все пошло не по плану.
Зверюга оглушительно чихнула. Василе, весь в липком крыжовенном варенье, только и успел, что поднять на вепря изумленные глаза, как в следующий миг его оторвало от земли и завращало. Звезды сливались в яркие, белые линии, сад казался одним зеленым пятном, земля и небо менялись местами с оглушительной скоростью. Василе понял, что еще мгновение – и его вырвет прямо в полете, но даже пискнуть ничего не успел: в очередном замахе в районе копчика вдруг стало легко, звезды снова качнулись, и акула пера с глухим молодецким «ух!» приземлился на крышу крыльца.
Плед клетчатой птицей спикировал на спину вепрю. А под его гигантскими копытами лежал, в последних усилиях подрагивая кисточкой, хвост.
- Убийца! – Рявкнул Василе, которому до боли рвал душу подвиг хвоста. – Ты убил мой хвост!
О том, что хвост должен был отпасть сам собой, Василе совершенно забыл.

Смотреть на одинокую агонию хвоста не было сил, но Василе не мог отвернуться – хвост погиб и остался у копыт супостата, не узнав, как тронут и благодарен ему был хозяин.
- Хвост! – Орал Василе, уворачиваясь от яблочных снарядов. – Хвост, ты слышишь?! Я буду помнить о тебе всегда! Ты спас мне жизнь, хвост! Я сооружу тебе памятник! Я обещаю, хвост! Я…
Яблоко отскочило от макушки, и Василе забыл о патетике. Больше тратить силы на оплакивание павшего «товарища» было нельзя – все уходило на прыжки по крыльцовой крыше, а кабан, будто развлекаясь, продолжал метать яблоки. Одно угодило акуле пера в глаз, который моментально начал заплывать, другое же – в бок, после чего прыткий журналюга стал припадать на одну сторону.
«Божечки! – Едва дыша от коротких, но интенсивных забегов, думал он. – Помру ж, забитый яблоками! А этот кабаняка и не заметит, пока тухнуть и вонять не начну… Тут уж не до шуток! Либо я – либо он!»
Вепрь, кажется, подумал также и даже хрюкнул. А когда пошел к крыльцу, Василе, сам не ожидая от себя такой скорости, мгновенно оказался поближе к скату крыши.
- Что?! – Орал он, вжимаясь спиной в твердую черепицу. – Мало было хвоста, так за мной пришел?! А фиг тебе, слышь, ты! Поросячье отродье! Пшел вон! Не видать тебе моей смерти, сам раньше копыта отки…
Кабан, однако же, не собирался разводить бесед, а когда встал на задние лапы, у Василе волосы зашевелились на затылке. На спине, должно быть, остались четкие следы черепицы, но боли акула пера пока не чувствовал – страх затмил собой все. Особенно, когда зверюга разинула пасть и из нее пахнуло крыжовенным вареньем.
«Божечки! – До боли зажмурив глаза, подумал Василе. – Убит кабаном! Съеден на крыше крыльца, как желудь! А все мои планы? А вся моя жизнь? Как же так?!»
В ночной тишине отчетливо хрустнуло. С громким стоном акула пера приготовился уйти в вечную тьму, полагая, что это кость его руки или ноги хрустит на кабаньих зубах. Но боли не было. А открыв глаза, Василе понял, что не только жив, но и цел, чего не скажешь о яблоке, мелькнувшем в огромной пасти.
- Ах, ты… ты! – Уже не разбирая, что делает, носитель правды схватил другое яблоко и со всей дури швырнул вепрю в глаз. – Получи, подлый хрен! Это тебе за хвост! Еще посмотрим, кто кого! Слышь, окорок?!
Руки Василе сами по себе ощупывали крышу в поисках метательных снарядов, и ночь уже не мешала. Это была война!

Пока зверюга думала, Василе не сидел без дела: метался по крыше со всей доступной скоростью и собирал яблоки. Сочные, зрелые плоды он совал в выемку между кладкой черепицы, возле которой вскоре притаился и сам. Руки откровенно дрожали. Глаз, получивший яблоком, заплыл окончательно. Бок болел. Но даже ослепнув наполовину, Василе не растерял боевого настроя.
«Ты у меня попляшешь! – Думал он, глядя на машущего хвостом вепря. – Ты у меня узнаешь, по чем фунт лиха у журналистской братии!»
Пальцы сами тянулись к яблокам: оно и понятно - когда еще метать снаряды, если не теперь, пока противник замер и размышляет о высоком и вечном? Впрочем, кабан на то и кабан, чтобы долго не думать.
Крыльцо хрустнуло. Василе инстинктивно схватился за яблоки – от них теперь вся его жизнь зависела! Даже больше, чем от целостности постройки. Но вепрь, похоже, не собирался влезать на крышу. Вместо этого он дыхнул мерцающим облаком. Что за пыльца такая была, акула пера не понял, но был рад уже тому, что это не остатки крыжовенного варенья. Кожу от него стянуло во всех местах – где можно и где нельзя – ни сантиметра тела не пощадило. А почесаться Василе не мог, война ж, как-никак!
«Ха! – Думал он, задерживая дыхание. – Отравить решил? Ищи дурака!»
Перед глазами, однако, мелькнула галлюцинация: вроде полянка какая, луна с дикой ухмылкой, хоровод енотов в зеленой траве, песни белок под укулеле, аплодисменты лисиц с древесных веток. Но стоило моргнуть, как все прошло. Василе даже успел порадоваться, что психологическая атака кабана провалилась, вот только…
- Чего это? – Забыв о возможном яде, спросил он. – Чего тебе?
Вопрос в хрюканье Василе расслышал, но сути не понял. На всякий сжал в пальцах по яблоку – мало ли что пришло в кабанью голову?
«Отвлекает? – Думал акула пера, пятясь все дальше и дальше. – Или че еще?»
Хвост, новый, призрачный, на удивление полосатый, разгляделся случайно. И только тут до Василе дошло.
- Ты совсем, что ли?! – Рявкнул он, размахивая яблоками мерцающую пыльцу. – Ты думаешь, так можно? Башку-то включи! Тебя спасал кто когда-нибудь? Жизнью ради тебя жертвовал?! И что, думаешь, такое заменить можно? Ищи-свищи замену-то! Оно же раз только бывает - по большой удаче и не с каждым… а ты… кабан! Уходи лучше! А этого, - еще раз махнув яблоками по следу волшебной пыльцы, крикнул Василе, - этого вот не надо! Понял?!

Отредактировано Василе Ецко (2018-06-03 21:09:24)

Василе не верил в свою удачу - кабан ушел! Однако лезть с крыши он не торопился: мало ли какие хитрости пришли на ум подлой зверюге? А ну как ждет за углом, а как слезешь – схарчит и не поморщится. От такого же всего можно ожидать!
«Однако, - думал он, перебирая в руках крепкие яблоки, - просидеть тут всю ночь тоже перспективка - не сахар. Надо решаться!»
Утерев нос тыльной стороной ладони (а ночной холод почувствовался только теперь, и почему-то именно течью из носа), акула пера вдруг размахнулся и швырнул яблоко в изгородь. Подождал, да и метнул второй снаряд в угол дома. Яблоко грохнуло в стену, разлетелось кусками. Но вепрь не вышел, только лягухи заквакали.
- Пронесло, кажись… - Снова утерев нос, буркнул Василе. – Правда, ушел.
Вздохнув, он полез с крыльца. Дело было непростое, особенно с больным боком и одним глазом, но, кряхтя и матерясь, акула пера справился. Шлепая босыми ногами, он прошел в дом и услышал Кракена. Мелькнула мысль, что кабан что-то сделал со щенком – что-то страшное: не зря воет очень уж пронзительно, болезненно, жалко.
«Раздавил! – Василе скачками понесся на второй этаж, перепрыгивая через две, а то и три ступени лестницы. – Покусал! Убить пытался!»
На пороге он поскользнулся, упал, въехал в спальню на четвереньках, но, задрав голову, сразу углядел целого и невредимого церберенка в ворохе мятых простыней. Щенок, осознав, что бросили его не все, завилял хвостом, гавкнул в три башки, спрыгнул с кровати. Но подбежать к Василе не успел – тот сам подхватил зверика на руки.
- Ах ты, паскуда! – Ласково шептал носитель правды, пока Кракен отфыркивался от крыжовника и чихал правой головой. – Напугал ведь до усеру! Будто кабаняки мало… ты где тихарился-то? Все ж проспал, поганец, как есть все!
Василе так сильно прижимал к себе церберенка, что он начал поскуливать. Пришлось разжать руки. Кракен сразу отбежал на безопасное расстояние и гавкнул средней башкой в сторону кровати.
- А… - Кое-как поднявшись, буркнул Василе. – Ну да, ушел он. Наворотил беспредела и навернул копыта. Тоже хорош… а еще сенсей! Тебя вон бросил, стол опрокинул в кухне, крыльцо чуть на щепки не разнес, меня, глянь, как отмудохал – яблоками! – и свалил на променад. Эх, а я говорил, не повезло тебе с хозяином, Кракен…
Щенок скульнул. Вздохнув, Василе утер нос и поплелся в ванную. Зверика он позвал свистом и обрадовался, услышав цоканье маленьких коготков.
- Не переживай, - говорил акула пера, охая в горячей воде, - мы ему еще отплатим, научим, как себя с людьми-то вести! И с собаками тоже. А то ишь, распустился!
Спать Василе завалился под кроватью Алькано - насилу влез, но так было надо для дела. Кракен остался в простынях: там пахло хозяином, и щенок не хотел уходить.

Спать под кроватью было невозможно: пол оказался твердым, как гранит, давил в побитые яблоками ребра, сквозняк же пробирал до костей. Василе долго пялился в темноту, потом дремал. А дрема приносила с собой кабанов в яблоках и погибающие хвосты.
«Так жить нельзя! – Просыпаясь от нехватки воздуха, думал акула пера, и утирал заложенный нос. – Это не по-людски и даже не по-собачьи! Разве я должен страдать, когда во всем виноват этот подлый кабан?!»
Но подлый кабан оказался тем еще гулякой и вернулся лишь под утро. К этому сроку Василе окончательно замерз, его разбирала слабость и злость. Желание выскочить из-под кровати было огромным, и побороть его удалось лишь мыслями о воздаянии, которое получит вероломный сенсей. А воздаяние планировалось чувствительным.
«Ты у меня поплатишься! – Охая, думал Василе, которого едва в блин не раскатало под весом Алькано. – За все ответишь! И мне, и хвосту, и Кракену!»   
А как только сенсей замер, акула пера выполз из пыльного убежища. Выглядел он не лучше вымазанного в грязи хозяина дома: пыль комками засела в волосах, лицо раскраснелось, один глаз пропал под опухшими, синими веками, второй воинственно блестел, а в боку красовался багровый синячище.
Шмыгнув носом, Василе схватил с вешалки халат, закутался в него, затянул потуже пояс – очень большой был размер у вещички. И, прикрыв дверь спальни, чтобы звуки не пугали Кракена, подошел к кровати. Поглядел на Алькано, поражаясь, как можно спать так спокойно после всего-то, а потом вынул из его рук одеяловый комок и прикрыл им сенсея до пояса.
«Вот же… - не мог успокоится Василе, выдергивая шнурок для подвязки штор, - это ведь никакая совесть в нем не шевелится! Что ж за паскудник-то такой?!»
Вернувшись к кровати, он медленно вытянул руки Алькано и привязал за запястья к изголовью. Надо сказать, каждую минуту подготовки к заслуженной мести Василе переживал, как бы сенсей не проснулся. Шорохи вызывали мандраж и поднимали дыбом волосы на затылке. Но спал Алькано, будто медведь, и даже ухом не повел, когда акула пера мягко уселся на него сверху.
«Двусмысленно как-то… - Думал Василе, разглядывая гордый профиль своей жертвы и литые мышцы груди. Их почему-то хотелось потрогать и от этого было совсем не по себе. – Что я, сдурел, что ли?! О чем думаю? Хвост погиб! Мой глаз похож на спелую сливу! У Кракена душевная травма! Дом в разрухе! И все из-за этого!..»
Рука сама взлетела в воздух, треск пощечины показался Василе оглушительным, но приятным, как глас самой справедливости.
- Получи! – Рявкнул он, снова занося руку. – За мой хвост! За глаз! За Кракена! За крыльцо! За крыжовник! Бессовестный ты кабан!
От второй пощечины заболела рука, но остановиться Василе не мог. Гнев придавал сил, а обида лишала чувства меры: так что пощечин сенсей получил несколько, и, уж наверное, проснулся.

Падение на матрац нисколько не отрезвило Василе, даже наоборот – разожгло пламя мести еще сильнее. Ведь где это видано?! Натворил делов, а теперь, вместо того, чтобы извиняться и каяться, еще и предъявы кидает! Возмущаться изволит!
«Ишь, фон-барон какой! – Сжав губы, думал Василе, которому поистине ненормальное удовольствие доставляло видеть красные пятна на щеках Алькано: хоть где-то он покраснел, стервец! Пусть не от стыда, но все же. – А это только начало! Кушайте, не обляпайтесь!»
Извернувшись, акула пера перекатился ближе к краю кровати, схватил подушку за угол и вместо ответа врезал ею Алькано по боку. Он знал, что как только сенсей освободит обе руки, преимущество кончится, а потому собирался взять все от этого момента.
- В меня вселился?! – Орал Василе, садясь на колени и снова от души замахиваясь подушкой. – Это в тебя, кабан ты позорный, кое-кто вселился! Крыжовником всего меня уделал, кухню уделал, крыльцо копытами развалил! А мой хвост! Хвост!
Удар шел справа, со стороны привязанной сенсеевой руки, чтобы тот защититься не смог, и завершился душевный столкновением подушки с головой хозяина дома. Акула пера снова замахнулся. Ему было чудовищно жарко, руки дрожали от непонятной, но суровой слабости, бок болел, ребра ныли. Но месть требовала жертв!
- Мой глаз! – Орал Василе из последних сил. – Кто мне глаз яблоком выбивал всю ночь, а?! Может, я сам?! Поздно уж приличным прикидываться, если ты о приличиях даже в книжках-то не читал! Хряк бессовестный!
Слабость разливалась по телу тяжелыми волнами, нос окончательно заложило, что пагубно сказалось на криках – они приобрели какой-то лягушачий прононс. Василе, впрочем, было все равно: он намеревался избить Алькано подушкой так, чтобы на всю жизнь его поросячью хватило.
Однако траектория последнего удара вышла из-под контроля, и акулу пера занесло. Подушка катапультным ядром крутанулась над головой, вылетела из рук и, пронесясь над головой Алькано, врезалась в стену. За дверью тревожно гавкнул Кракен – шум все же разбудил его.

Отредактировано Василе Ецко (2018-06-06 22:58:29)

- Это ты! – Не унимался Василе, отфыркиваясь от перьев. – Ты мне объясни! Спал он. Как же! И часто ты, всю ночь-то проспав, в такой грязище просыпаешься, а?! Хряк!
Последние оскорбление акула пера смог выкрикнуть прямо в сенсеево злющее лицо. Оно теперь было так близко, что, чуть подавшись вперед, Василе мог бы откусить Алькано нос, что и хотелось сделать. Благо, гнев немного отступил – дошло, поди, что равенство сил кончилось, и акула пера сдержался. Только зубами скрипнул. И глазом сверкнул бешено.
- Спал он! – Возмущение росло с каждым словом, как снежный ком, и вскоре Василе ужом извивался под Алькано, пытаясь вырваться из крепкой хватки. – Да все б так спали, стража с ног бы сбилась лиходеев ловить! Тоже мне! Сам не истери! Боров! На что кухня похожа? А крыльцо? А психика Кракена? А моя-то?! И все потому, что кто-то во сне жрать ходит! Че тебе днем-то не елось, а?! И обязательно в кабана превращаться, что ли? Или это чтобы побольше жратвы влезло?! А еще аристократ!
Шмыгнув носом, Василе снова отфыркнул с лица налетевшие перья – они были сущим проклятьем, и рушили обвинительную атмосферу. Одно вон легло на подбитый глаз, еще несколько забились в вырез халата, который от бешеного ерзанья акулы пера совсем распахнулся, обнажив неслабый синяк на боку.
«Еще и подушки нормальные завести не мог! – Злясь, думал Василе. – Обязательно ж было такую, хилую, мне подсунуть!»
Логика в гневном припадке у него отдыхала и не вмешивалась. Зато слабость и жар хоть немного сбавляли накал и не давали кусать сенсея за руки, чего тоже очень хотелось.
- Ты оторвал мне хвост! – Шипел Василе, глядя на Алькано сузившимся глазом. – Закинул на крыльцо и обстреливал яблоками! А потом хотел влезть за мной в виде кабана! Ах, бес тебя раздери, позорник, да я даже видел, как ты превращаешься! Кто теперь вылечит мою психику?! А?! Так что засунь-ка свои предъявы…
Василе вдруг понял, что на крики и возмущенное шипение уходит много сил. И резко замолчав, принялся с удвоенными стараниями, пыхтя от усилий, выворачиваться из-под Алькано.

- Кто еще разрушитель?! – Улыбка Алькано возмутила Василе, он дернул руками, пытаясь высвободить хоть их, но безуспешно – силушки в сенсее оказалось немало. – И чьих это жизней?! Может, Кракена, который выл полночи, тоскуя по безответственному хряку? Или крыльца, служившего кое-кому верой и правдой бес знает сколько лет?! А может моей жизни, потому что я спать теперь не смогу?! Стоит глаза закрыть, как вижу эти ящеричные реки, летящие яблоки и… и…
Про превращение в кабана – самую живописную часть обвинительной речи – Василе сказать не успел: угроза извращениями заставила мгновенно напрячься и поглядеть на Алькано недобро сузившимся глазом.
«Че это он задумал? – Снова дернув руками, прикидывал акула пера. – Отомстить хочет? Убрать свидетеля своего позора? Как бы не так! Да я!..»
Поцелуй в глаз стал полной неожиданностью. Василе даже растерялся на мгновение: перестал дергаться, рот его приоткрылся сам собой, но тут же и захлопнулся.
- Че это ты творишь? – Спадание отека акула пера в гневе не чувствовал, а потому шипел, как ему казалось, грозно и убедительно. – И нечего тут выдумывать! Ишь, извращения… Как же! Я правду искал. Чуял, что не все с тобой ладно, что не зря слухи-то ходят. И как в воду глядел! Вся твоя правильность… шелуха!.. А на самом деле только о… крыжовнике и думаешь… подлый кабан!
Связно последняя фраза не получилась никак, потому что Василе вложил все силы, чтобы вырвать руки из крепкой хватки. Добился жжения в запястьях, покраснел еще больше и обозлился в конец, поняв, что скинуть Алькано с себя не получится.
- И что ты себе позволяешь, вообще?! – Возмущался он. – Мне, может, дышать уже нечем, у меня, может, припадок сейчас сделается, я, может, тесноты боюсь. Слезай по-хорошему, а то пожалеешь! Хуже будет, вот матушкой тебе клянусь, стервец!
Что он может сделать с Алькано в таком положении, Василе не думал. Взъерошенный и красный, он пытался извиваться на смятых простынях, поднимая в воздух легкие белые перышки, действительно, похожие на снег – самый теплый из всех возможных.

Отредактировано Василе Ецко (2018-06-08 07:38:42)

Отек сошел совсем, и заплывший глаз акулы пера раскрылся. Сам же Василе решил, что чудо прозрения случилось от глубочайшего изумления: хрюкающий сенсей еще и смеялся над ним! В такой патетический момент! Смеялся, когда должен был сгорать со стыда, прятать взгляд и скромно просить прощения. Да, и стоять при этом где-нибудь в уголке, шаркая ножкой. А он что?
«Совсем! Нет, это уже совсем ни в какие ворота! – Возмущению Василе не находилось предела, и он бы, наверное, лопнул от переполняющих эмоций, если бы мог. – Что же он, издевается надо мной еще?! Хамло!»
- Нашел! – Рявкнул он, попытавшись вырваться, когда Алькано менял положение. Но не свезло, паразит по-прежнему держал ситуацию в руках, даже уже в одной руке. – И че ты спрашиваешь-то, а?! Ты приглядись ко мне! Да всякий довольный человек выглядит, как я сейчас, че уж! И кто бы был не рад на моем-то месте? Сам поди козерыйку б сплясал, если бы полночи голым на крыльце просидел, чтобы потом час смывать с себя переваренный кабаном крыжовник и досыпать под кроватью! Хамло!
Больше всего на свете Василе хотелось высвободить хотя бы одну руку и прописать Алькано люлей, даже хоть раз бы в глаз ему попасть или в челюсть – уже бы стало легче жить. Но когда сенсей вдруг склонился еще ближе, и голос у него сделался такой непривычный, сердце бухнуло в груди полковым барабаном. По шее и рукам в этот же миг побежали мурашки, в комнате почему-то сделалось жарче и вообще…
«…не то че-то творится, ой не то!» - думал Василе, уже и не пытаясь дергаться. Несмотря на гнев, он просек, что Алькано эти попытки развлекают, а уж веселить супостата желания не было.
- А вот я-то тебе этого не обещаю! – Прошипел акула пера, не отводя взгляда от потемневших глаз сенсея. – Страшно тебе будет, и не только от матушки, а уж в другой-то раз я ей подскажу с лопатой тебя встретить! И больно тебе тоже будет!
Чужая рука скользнула в вырез халата, замерла на синяке и Василе решился. Чуть подавшись вперед, он вдруг раскрыл рот и с силой укусил Алькано за шею. Хотел до крови, но слабость в теле еще оставалась, и не вышло. Но и так было хорошо – хоть какая-то справедливость восторжествовала!

К счастью, Василе умел выражать чувства не только словами. Поцелуя он, конечно, не ожидал, но не растерялся: кусал губы Алькано до боли, проникал языком в его рот не менее настойчиво и агрессивно, не столько наказывая, сколько отстаивая свое право на власть, пусть и не большое в такой-то ситуации. И когда Алькано отстранился, глаза акулы пера стали черными. Дыхание сбилось, губы покраснели и припухли. Что халата на нем оставалось все меньше, Василе как-то не замечал.
- Вижу. – Голос сделался ниже, в нем появились такие же хриплые нотки, как у Алькано. – Звездюк ты…
Стояк мешал думать и злиться как следует, напряжение расходилось по телу. Василе как никогда нужны были свободные руки и ноги, но Алькано желал держать ситуацию под контролем. А когда его пальцы коснулись соска, Василе невольно чуть выгнулся и прикрыл глаза. Кожа, казалось, горела под чужими руками, сердце колотилось, как ненормальное, кровь приливала к щекам, а дыхание никак не выравнивалось.
«Вот гаденыш, - думал Василе, запрокидывая голову, чтобы открыть шею еще больше. – Вот паскудник, а!»
Но сыпать обвинениями расхотелось. Теперь были другие желания, и Василе, уже не думая, приподнял бедра и медленным, скользящим движением потерся о пах Алькано.
- Отпусти. – Хриплым шепотом сказал он, показательно дернув руками. – Отпусти, не сбегу теперь. Ну?
За дверью скульнул Кракен – раз, другой – а потом послышалось цоканье коготков: не дождавшись ответа, щенок пошел в кухню, чтобы самостоятельно найти завтрак.

На шее, скорее всего, остались следы, но Василе это не волновало – он ждал, что вот сейчас Алькано уберет руку и даст долгожданную свободу. Хотелось запустить пальцы в белую гриву его волос, сжать пряди до боли, оттянуть и самому приникнуть к шее сенсея – поцелуями ли, укусами?
Пока Алькано на удивление бережно вытирал его лицо, Василе казалось, что у него сейчас дым пойдет из ушей. Он не понимал, зачем этот балет. Ладно был бы девкой, с ними понятно – всегда так, бережно, аккуратно, нежно, даже если торопишься и в общем-то, пофиг на нее в перспективе. Но с барышней почти голого акулу пера перепутать было сложно.
«Давай уже!» - думал он, облизывая пересохшие губы. На вопрос Алькано Василе в тот же миг кивнул. Слишком поспешно, слишком резко. Потемневшие глаза голодно блестели. – «Ну!»
- Че? – Поверить в облом оказалось трудно. Так трудно, что носитель правды даже не сопротивлялся, пока его запястья стягивали узлами. Тело само вздрагивало под поцелуями Алькано, дыхание срывалось в хрипы, но в ушах стоял треск простыни.
«Умом он поехал?» - думал Василе, запрокидывая голову, чтобы разглядеть узлы. – «Че за игры-то такие?»
- Извращенец… - Прошептал он, сообразив, что выпутаться из обвязки запросто не получится. Конечно, была возможность порвать ткань, все же простынь - тряпка, не веревка, но боли будет немерено, да и узлы потом разве что ножом срезать. И сейчас-то, от пробного рывка, тянущая боль прошла по рукам.
Качнув головой, Василе выдохнул. На миг прикрыл глаза, собираясь с мыслями, что было непросто. А потом посмотрел на Алькано темным, голодным взглядом, пытаясь придать лицу просящее выражение.
- Развяжи, а? – Прошептал он, заставляя себя расслабиться под обвязкой. – Я же не вру. Зачем мне сбегать? Ну, пожалуйста, Алькано…
Не удержавшись, акула пера облизнулся: медленно, самым кончиком языка. 
- Или… боишься?

Отредактировано Василе Ецко (2018-06-09 19:27:34)