В отличие от Кракена, Василе не понял ничего. А поначалу даже решил, что Алькано предлагает ему сделаться одним из этих, которые только траву едят, а на мясное – плюются. Вроде как, берегут природу, исповедуют философию и вообще эдакие все из себя. Один такой приходил в дом Василе, чтобы проповедовать зеленую благодать, да напоролся на матушку: получил по шее лопатой и враз одумался. Но Алькано?
«Это я, наверное, башкой ударился, - решил Василе, с кряхтеньем и охами садясь на полу. – Сенсей же из благородных, поди, и ужин какой заковыристый предложить хочет: грибница в присосках осьминога, картофельные глазки под соусом из крови кузнечика или что они там едят?»
Однако порассуждать о вкусовой ценности грибниц и присосок под урчание голодного желудка было не суждено: Алькано начал раздеваться, и Василе мгновенно вспомнил камеру, гнилую солому, дамскую простынь и обвинения в извращенстве. Будь выбор, он предпочел бы думать, что дело в аристократских обычаях – эти благородные же перед каждым куском хлеба одежки меняют. Но выбора не было: мешали память и журналистская натура.
«Божечки! – В ажитации и легкой панике думал Василе. – Это что же, наверняка узнаю, извращенец он или нет? А если да, то будут подробности? Эх, была не была! Хотя, стоп. На себе же, если что… на мне, в смысле, эти извращения-то применят. А ну, как совсем что зверское? Сбегу ли? Смогу?»
Дилемма была недетская, и чинного ухода Кракена Василе не заметил. Весь в думах, он сидел на чистом шмотье, постукивая хвостом по полу, и то хмурился, то качал головой, а то и поднимал кверху палец и грозил кому-то невидимому.
- А? – На Алькано акула пера глянул рассеянно. – Что за сок-то? С деревьев, что ли, который?
Были, конечно, и другие мысли в связи с «соком», куда более пошлого свойства, но их озвучить Василе не решился: незачем подавать сенсею дурных идей. Вместо этого он подал руку Алькано и встал. В голове же билась одна-единственная мысль: «На разврат иду! Божечки! На всамделишный!». Стало жарко и резко захотелось то ли сесть, то ли лечь, то ли вообще упасть в обморок.

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-02 22:05:21)

Василе всегда подозревал, что аристократы те еще извращенцы, и батюшка Криспина с его ночными переодеваниями в женское тряпье в подметки им не годится. И никто не годится, потому как от учености и правил благочестия, у аристократов башню сносит. И не куда-нибудь, а в сторону разврата и пошлых вещей. Сколько об этом говорено и в стыдных книжках писано! Но к тому, что последовало за рукопожатием, жизнь Василе не готовила, и книжки не готовили, и даже слухи оказались детским лепетом.
- Это… чего это делается-то, а? – Не слыша себя и неизвестно, к кому обращаясь, прошептал он, глядя на зеленое царство, отвоевывающее и пол, и стол, и стены, и даже собственные Василе ноги. – Это я башкой так сильно ушибся, да?..
Кроме этой, была и другая версия: вспомнились адепты зеленой жизни, захотелось покаяться, обещая каждой лозе, из тех, что расцветали на полу, никогда не есть ни мяса, ни зелени. И только когда лозы поднялись к коленям и оплели руку, что сжимал Алькано, до Василе дошла страшная правда – это сенсей.
«Вон как его всего законопатило, даже в волосах растюхи, а ему хоть бы хны! Ни одной жилкой не дрогнул, стоит себе - любой бы на его месте поседел и в припадке забился, а этот… этот…»
Фантазия Василе ожила и, не стесняясь в образах, подсказала, как извращенные аристократы могут использовать живые лозы. В обморок захотелось еще сильнее, но теперь это было небезопасно.
- Да как вам сказать… - Хрипло выдавил Василе, тревожно глядя на исчезающие под зеленой стеной окна. – Я к изыскам не приучен, мне бы без лишней помпы и во…
Заткнулся он так внезапно, что едва не прикусил язык. Лоза в штанах, несмотря на мысленную готовность к изврату, оказалась полнейшим сюрпризом, и акула пера едва успел схватить ее левой рукой, не позволяя продвигаться дальше. В этот миг он понял, что аристократы даже змея одноглазого душат, не марая рук. Лозы вон у них на такой случай.
- Не надо. – Очень тихо сказал он враз онемевшими губами. – Я и сам могу, опыт большой, не волнуйтесь. А вообще, у меня аллергия на цветы, на зелень и на все, что ползет. Опухаю, как бочка, задыхаюсь и дохну. Я слаб здоровьем. И нервами.

Мысли об извращениях пропали, стоило Василе услышать многоголосый смех. Глядя на увитое зеленью существо, он не узнавал сенсея, с которым сидел в одной камере и боялся в одной лавке. Внешне отличий почти не было, но…
«Это не Алькано! – В ужасе понял он. – Бес знает, кто такой, но не Алькано!»
Сам акула пера смешного не видел. Да и как разглядеть, когда лозы окна затянули и даже на потолке шуршат? Когда от запаха цветов голова кругом? Когда только-только удалось спасти целомудрие, чтобы обнаружить, что сенсей…
«…я ему целителя вызову, - решил Василе. – Он же в лавке гномьей поди подхватил это, а теперь сидит в нем кто-то и, знай себе, куражится… вон и «мы» какое-то»
Незабудок на щеке он не почувствовал, но от прикосновения вздрогнул. И ни одному слову про безопасность не поверил. А когда уха коснулся чужой шепот, Василе и вовсе мурашками покрылся, и во рту пересохло. Глядеть в глаза существу, которое ничем не походило на Алькано, он не мог. По спине градом катил холодный пот, и почему-то мерещился запах малины.
- Самое… хорошее? – Сипло прошептал он. – Счастье? Так разве ж бывает оно одно, чтобы сказать? Это же в каждый момент свое что-то. Вот, если помираю я от жажды, например, попить - счастье. А если холодно: у огня сидеть, закутаться в одеяло, бульон горячий пить. Или щенка, - голос Василе дрогнул, под плетением лоз рука сильнее сжала кисть сенсея, - брошенного взять и отогреть, накормить, дать дом, заботу – счастье тоже. И вообще – жить. Все, что жизнь, все то и счастье.
Очень хотелось закрыть глаза и в самом деле упасть в обморок или свободной рукой показать этому подселенцу жест добра из тех, что повыразительнее, а там – будь что будет! Но Василе держался - ради Алькано, который, как думалось акуле пера, был где-то там, пойманный растительным чудищем. Может ему было страшно, одиноко, безвыходно…
«…я с тобой, - думал Василе, еще крепче сжимая руку Алькано, - чувствуешь? Вот и не сдавайся! Справимся, обдурим монстра, как ту ряху в лавке. Только держись!»

«Ага!» - Не сдержавшись, Василе с силой сжал руку Алькано за мгновение до того, как упали оплетавшие ее лозы. – «Сработало!»
Это ненавистное «приятель», которым сенсей разбрасывался в каждого встречного, включая и одноглазого хама из лавки, прозвучало для акулы пера музыкой небесных сфер. Узнал, значит! Пришел в себя! Ледяной пот разом высох, мандраж унялся – Василе поверил, что победить можно. Вот только Алькано, кажется, все еще был в сомнениях: нес что-то печальное про невозможность и какой-то сок.
«Аристократ! – Со вздохом думал Василе. Лицо его при этом имело такое выражение, будто сенсей – неразумный ребенок, жизни не нюхал, а туда же. – Поди ж какие, прям как в книжках: чуть что, лапки врозь! И кружевной платок ронять печальным жестом, руку ко лбу прикладывать, Тит Оливий сдох бы от зависти… однако, не до него, паскуды, не спектакль же!»
- Че это вы удумали? – Буркнул Василе, а освобожденный от лоз хвост тут же ткнул сенсея в грудь кудрявой кисточкой. – «Нет возможности», «Не будет» - да ща! Вот вызовем целителя, погонит он из вас этого подселенца-то, там и воздуху глотнете, как белый человек, и вообще жить захочется. А то ишь, сдаваться! Да ни за что!
Желтые цветочки на штанах Василе не тревожили, а вот зелень, которая все плотнее оплетала Алькано – это да. Так же и удушить может! И то ведь: обиделся, поди, подселенец-то, что заставили когти разжать, и бушует. На Алькано отыгрывается. А тот, даром что аристократ, уже и возможности порастерял, и руки опустил.
- Успеется еще и сока глотнуть, и в спальне понежиться. – В один шаг преодолев расстояние до сенсея, Василе присел перед ним на корточки и принялся дергать за зеленые лозы. – Сначала вас из плена добыть надо! Гляньте-ка, крепко как держит… Но ничего, не на тех напали! Вот за ножом схожу и в капусту порублю эту зелень, не до фокусов станет, да? Отпускай, паскуда, сенсея! Отпускай щас же!
Зелень не поддавалась ни рукам, ни угрозам: гибкие лозы не рвались, ножа не боялись. Василе, однако, был готов грызть их зубами, если понадобится, а его хвост помогал изо всех сил, агрессивно тыкая кисточкой в каждую лозу.

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-05 21:49:28)

Василе поднял руки, взял лицо Алькано, - на этот раз именно его, а не белоглазого монстра, - в ладони и поцеловал в ответ. Чуть склонив голову, он проник языком в горячий, влажный рот сенсея, не ощущая ни вкуса ягод, ни своего собственного. Странная горечь, странная свежесть, переходящая в сладость – будто Василе пил горный воздух, сдобренный слезами. А под закрытыми веками оживали ни на что не похожие картины: ночное небо, россыпь звезд, молодой месяц, лес – шумит ветвями, волнуется. И есть причина для волнений, ведь многие деревья срублены, сожжены, на земле – люди в мятых доспехах, крови, лежат и уже никогда не встанут. А еще…
«…олень, что ли, какой-то? – Не понял Василе. – При чем тут олень-то вообще?»
Но олень был. Белым призраком, огромным, как две мэрии, если одну поставить на другую, он мерещился в лесу: будто шел по земле, не задевая ни тел, ни деревьев, а рога, ветвистые и крепкие, вздымались к небесам на гордой голове.
«Непростой тут виноград. – Понял Василе. – Не рыночному чета, раз так пробирает»
Опустив руки, он отстранился. Вздохнул, облизнул горящие после поцелуя губы. А хвост же, смущенный происходящим, спрятался за ногу и покачивал кисточкой, делая вид, что занят своими делами. Хвост был еще молод и глуп, но даже он понял, что мешать – не надо, что и без него разберутся.
- Не знаю, что уж вас там утомило, - тихо сказал Василе, глядя в грудь Алькано, - да только законопачиваться в зелени не выход же. Есть проблема – надо решать, а не мхом тут порастать… Вы аристократ, я понимаю, не привыкли, но кто бы что ни внушал, а решение всегда есть, только вы его еще не знаете. И человеком снова можно стать, было бы желание и цель. Так-то.
Василе в этих всех духах, душах, хранителях и порождениях запутался почти сразу, и решил, что одержимость Алькано так приложила – вот и бредит себе, блаженный: устал, действительно. Но спорить акула пера больше не собирался, как и сидеть сложа руки.
- Я, конечно, пойду наверх-то, - сказал он, вдруг глянув на сенсея прищурено и серьезно, - да только если вы через полчаса не подниметесь, стражу вызову. Вот так вот. И плевал я на все! Сами себя не бережете, да слава боженьке, я есть.
Выразительно махнув хвостом, Василе, спотыкаясь о лозы и матерясь, кое-как ушел на второй этаж, но о спальне даже и не подумал. Скрывшись в ванной, он дотронулся до нор-диска и шепотом вызвал целителя. А потом стал набирать воду для мытья.
«Так-то! – Думал он, устраиваясь в горячей ванне. – Будет знать, подселенская паскуда, как сенсея обижать!»

- А ну, выходи, мелкий засранец! – То, что едва не смело Алькано, рванулось в дом, как самум. – Сама найду, хуже будет! Щас же сюда! Немедля!!
Василе, который уснул в ванне (иначе давно вызвал бы стражу), вздрогнул, хлебнул воды и закашлялся.
«Экое прислышалось! – Думал он, покрываясь мурашками в остывшей воде. – Кошмар! Будто матушка зовет…»
Хвост, свесившийся с края ванны, дрогнул кисточкой вяло и лениво. Он же не знал матушки Василе, не понимал всей мощи кошмара и не видел смысла дергаться.
- ВАСИЛИКЭ! Минута, стервец! Не явишься – неделю на жопу не сядешь! Время пошло!
Василе не вышел и даже не выпрыгнул из ванны: вылетел, разбрызгивая воду. Его нес инстинкт, отточенный тяжелыми матушкиными тумаками. Времени думать о том, что она тут делает, и она ли это вообще (вдруг опять какой хрен в стенах запрятался?) – не было. Схватив полотенце, Василе замотал его на бедрах и скачками понесся вниз, где гремел матушкин голос, отсчитывающий секунды. Акула пера, скользя на ступеньках, появился перед родительницей на 51-ой. И с трудом заставил себя поднять глаза.
За те дни, что он не был дома, Зинаиланда Ецко не изменилась: очередное, яркое до глазных судорог, платье, размером подошедшее бы и дракону, очередная косынка на мелких черных кудрях, и такая мощь в фигуре при малом-то росте! Под матушкой, как казалось Василе, вот-вот треснет пол… если посмеет, конечно.
- Ну? – Сложив мощные, красные руки на массивной груди, спросила матушка. Сыну в глаза она глядела прямо и страшно, как вражескому шпиону. – И чем ты приболел? Кроме хвоста. Или это веревка в заднице, и ты ее магией шевелишь?
Хвост моментально сообразил, что происходит, и прикинулся означенной веревкой. Василе прикинуться не мог. Его бросило в жар.
- Это хвост. – Сказал он. – И все у меня хорошо, матушка, все зашибись: видишь, жилищко нашел, здоров как бык, а Крис…
- С «жилищком» твоим отдельный разговор будет. – Алькано достался очень тяжелый и очень многообещающий взгляд: именно его видели любители зеленой жизни за миг до встречи с лопатой. – Ты зачем целителя вызвал, гадюк?! Забавы ради занятого гражданина отвлек?! По люлям соскучился?! Отвечай, когда мать спрашивает!
- Так ведь… - Василе казалось, что на нем испаряется вода, которую после ванны так и не вытер. – Сенсей одержимый был, лечить надо было, я переживал же… ну?
- Вот я тя щас как ту баранку и согну! – Рявкнула матушка и шагнула к Василе. – И сенсея твоего не пожалею! Две баранки – ужин в доме, понял?!
Василе понял. И начал молиться – про себя – и готовиться бежать любой ценой.

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-08 22:48:36)

Василе очень хотелось схватить сенсея за пояс штанов, утащить в угол и популярно объяснить, что с матушкой он выбрал неверный тон. А то и опасный, потому что, судя по ее позе, словам и состоянию…
Так же матушка выглядела, когда отец Криспина пришел обвинять Василе в том, что он якобы насрал под дверью в храм. Акула пера, конечно, был не причем, а в ходе матушкиных вопросов выяснилось, что гадил-то Криспин, но легче Василе не стало. Потому что батюшка Криспина был маленьким поводом для большой бучи – матушка прознала о статейке про бесчеловечные порядки в борделе «Лютые Ромашки» и не постеснялась выдать сыну столько люлей, что ел он потом стоя.
Вот и теперь, обмирая от ужаса, Василе видел, что лекарь с косами не более, чем отмашка для начала крупных военных действий. А матушка тем временем не дремала.
- Ну да. – Сказала она, глянув на Алькано мельком, но очень выразительно. – Тут принято беззаконничать втихую. Известное дело: загадил юнцу мозги, а туда же!
И пока хозяин дома шептался с лекарем, гражданка Ецко снова повернулась к сыну:
- Значит так, звездюк. – Сказала она, сделав еще один шаг вперед. – Спрашиваю раз и повторять не буду. Понял?! Так вот. Чем ты тут занимался?
- Ничем! – Мгновенно ответил Василе, вдруг нашедший силы, чтобы поднять голову и посмотреть на родительницу самым честным из своих взглядов. – Чаечек мы пили, в беседке-то. Чаечек, значит, прогулки с псинкой-то, ужин кашечкой. Алькано же личность уважаемая, аристократ, не кто-нибудь! Вот цивильно времечко и проводим…
С каждым словом Василе ускорялся и стал бы похож на трещотку, если бы уважаемая личность не надумала защитить его своей спиной.
«Все, - бледнея в синеву, понял акула пера, - теперь-то уж точно звездец будет!»
- А ты поучи меня дите-то воспитывать, поучи! – Процедила тем временем матушка, шлепнув с молодецкого размаха в грудь Алькано какой-то бумажкой. – Своих сначала настрогай да в люди-то выведи, а уж потом лезь с советами. Сенсей, тоже мне! И объясни-ка прежде эту писульку, а после и познакомимся. Уж будь здоров, как по…
Кракен гавкнул: нападение бумажкой он расценил-таки как угрозу и не мог молчать. Матушка, кажется, только заметившая щенка, глянула на него, а Василе понял – вот шанс удрать! И пока матушка, Алькано и щенок были заняты друг другом, акула пера рванулся вперед и проскочил между ними.
- Алькано, бегите! – Крикнул он, уже чуя воздух свободы от открытой двери, да поскользнулся мокрыми ногами и врезался в занятого гражданина целителя так, что под звон столкнувшихся лбов можно было запеть.

Василе и рад был бы оставить целителя, которого, после тесного контакта лбами, не трогал вовсе, да в голове был такой швах, что даже встать не представлялось возможным, не то что куда-то пойти. Перед глазами акулы пера проплывали радужные круги. Ему захотелось раскинуть конечности, лежать спокойно и думать о вечном, как лекарь, вот только - матушка…
С кряхтеньем и стонами Василе перевернулся на живот, встал на четвереньки, но пройти путь до человека двуногого не смог – тошнило зверски.
«Встану, - понял он, - точно вырвет»
А матушка, заметившая, что непутевый сын никуда не денется, взялась за Алькано:
- Статья 152, 137 и 104-ая, пункты 3.45, 2.6 и 14.1 соответственно. – Сказала она, снова скрестив мощные руки на необъятной груди. – И аристократ ты там или хер с горы - закону побоку, уж поверь. А я законы знаю. Так что, если по нарам не скучал, молчи-ка в тряпочку. Понял?! И щас же за стол. Обсудить надо.
У Василе от матушкиного тона мурашки сделались размером с муравьиное яйцо, лед намерзал в желудке и хотелось прикинуться ковриком, только бы пронесло. Однако, пол уже трясся под тяжелыми шагами госпожи Ецко.
- Совершеннолетний! – Ворчала она на ходу. – Неделю назад 20 стукнуло, а глянь-ка, уж взрослый мужик и бритву ему подавай. А что ума-то за неделю не накапало, ниче? Умники! Болтать-то выучились, а жить по-людски, чтобы кляузы не писали – не по ним. Оно ж не языком трепать, куда там!
Василе под это ворчание повернулся к двери лицом, к гостиной задом, и со скоростью хромой черепахи пытался бежать. Почти преодолел порог, когда матушкины пальцы впились в шею, оторвали от земли и придали разгону мощным толчком. В два далеких от изящества пируэта акула пера достиг стола, весь зеленый, едва не сбил стул, и кое-как сел.
- Враги… - Выдавил он, покачиваясь на стуле. – Враги писульку-то… подкинули. Я чист как… цветок подснежника! А Алькано вообще… мам, вообще… импотент! Какие ему извра… извры… - Тошнота подкатила к горлу, и Василе пришлось заткнуться. 
«Божечки! – Думал он. – Что будет, что будет!»

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-13 17:46:02)

Пинка Василе не оценил и про границы ничего не понял. На Алькано глянул искоса, красными, обиженными глазами – вот чего творит-то? Его тут выгораживают, а он - пинается? Фыркнув, Василе отвернулся, тут же охнул: тошнота подкатила к горлу, стол раздвоился, выгнулся и как-то поплыл. Захотелось лечь, но было нельзя.
Матушка тем временем, отодвинув стул, села: массивный стол, казалось, был создан специально под нее.
- Значит так. – Сказала она, глянув на Василе. – Ты, звездюк, молчишь, пока не спрошу. Импотента выискал! Да че ты в жизни-то понимаешь, а? Думаешь, на всякое извращение хер стоячий нужен? Трепло.
Матушка качнула головой. А Василе опешил. Нет, он знал, что не хер всему голова, но, чтобы матушка открыто такие вещи взялась обсуждать, да при чужих-то людях…
«…небо сегодня упадет и расколотится!» - таращась на родительницу, подумал акула пера. Хвост его лишь теперь решился дрогнуть, одной кисточкой – чуть-чуть.
- А ты слушай. – Отвернувшись от сына, гражданка Ецко говорила только с Алькано. – Первое: если хоть волос с его башки-то непутевой упадет, ты ляжешь. В землю ляжешь. И вечным сном поспишь. Понял?! Я разбираться не стану. Взял его к себе – неси ответственность.
Кракен, забыв о бесчувственном, а потому скучном целителе углядел шевельнувшуюся кисточку хвоста, с разбегу налетел на нее, задорно гавкнул и взялся ловить. Но Василе его не замечал: он таращился на мать.
- Второе. – Продолжала она. – Писулек чтоб не было. Я щас обоим говорю. Поняли?! – По столу грохнул пудовый и отнюдь не дамский кулак гражданки Ецко. – Еще хоть одну увижу, звездец вам. Из кожи вон лезьте, а дело чтоб решили. Ясно?! И третье. Ты, извращенец там или нет, а кое-что знать должен, раз уж оболтуса моего приютил. Он…
Стул грянул об пол с таким грохотом, что Кракен отскочил, забыв про шальную кисточку. Василе лежал белый, с закрытыми глазами и едва дышал. Так больно имитировать обморок ему еще не приходилось: отбил весь бок и ногу стулом прижало. Но он был готов даже на припадок с корчами, лишь бы матушка замолчала.
«Сдать меня хочет! – Лежа на полу, думал Василе. – Да хрен там плавал! Не дам ничего сенсею рассказывать! Вот еще!»

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-15 19:59:43)

Матушка Василе и не думала открывать окно или звать смывшегося под шумок лекаря. Она сидела, по-мужски расставив ноги в длинном платье, и, подперев щеку кулаком, глядела на перекладывание непутевого отпрыска на диван.
- Учиться тебе еще и учиться… сенсей. – Усмехнувшись, сказала она. – Советы-то раздавать горазд, а как с дитем сладить, в упор не углядишь.
С тяжелым вздохом гражданка Ецко поднялась, пол под ней жалобно скрипнул.
- Пинок ему нужен добрый, а не воздух. – Сказала она, нагибаясь и поднимая стул, грохнутый сыном. – Прямо под тощую задницу, да так, чтоб глаза на лоб полезли, глядишь, и кривляться перестанет. Ишь, завел моду! Че, думаешь, пронесло? Ликэ!
Хвост лежащего на диване акулы пера ощутимо дрогнул, взвился в воздух, заметался кисточкой, будто хотел бежать. Сам же Василе лежал бревном и только зубы сжимал сильнее. 
«Бес ее разбери! – В панике думал он. – Щас же выболтает все, как есть выболтает! Из пакостности одной! Ах, была не была – время для припадка!»
- Да не егози ты, не егози. – Сказала матушка, шагая к дверям. – Пойду я, а он пускай сам все узнает. Тоже сюрприз будет, тот еще! Ну да ваше дело, чего там.
Тяжелые шаги матушки Василе считал про себя, не открывая глаз. На пятом стало легче дышать, на седьмом краска вернулась к лицу, на девятом дрогнули веки.
- А. – Остановившись в пороге, гражданка Ецко оглянулась. Василе одеревенел. – Про толстунчика-то этого с тараканьей херней на башке не забывай. Пока он ходит одним куском и без единого синяка, домой тебе путь заказан. Понял?!
Прощаться матушка не стала: протопала по скрипящим от ее лютой тяжести ступеням крыльца и, вытирая косынкой лоб, пошла домой. А Василе ожил - мгновенно открыл глаза, повернул голову и глянул на дверь.
- Ушла? – Спросил он и, не дожидаясь ответа, уселся на диване. Вздохнув, покачал головой и вдруг глянул на Алькано сердито и взволнованно. – Вы чего, совсем ума лишились?! Зачем матушке дерзить-то? Убьет ведь! Видали, какая она? Тараном не прошибить! Батюшка Криспина как-то пытался пошутить, сказал ей что-то, так она полдня его по улице лопатой гоняла… я думал – помрет. А не, отдышался, паскуда. Жаловаться потом ходил в стражу. Позорник!
Болтал Василе больше от нервов, чем от желания поделиться информацией – у него тряслись руки и темнело в глазах, стоило лишь подумать о матушке. Вот и полотенца, одиноко лежащего у стола смятой кучкой, он так и не заметил.

- Откуда у меня падучая? Вы что? – С искренним удивлением Василе таращился на Алькано. Хвост, тоже не сумевший проследить логической цепочки, от души шмякнул кисточкой по дивану: то ли возмущался, то ли приглашал сесть. – Да мое здоровье страже надо в пример ставить! Знаете, сколько я вынес? Любой из них удавился б на шнурке дамского корсета, а я ничего: свеж, бодр, весел! Никаких падучих, у…
Замолк Василе внезапно - он почему-то не ждал, что Алькано вспомнит про секрет. Да и зачем вспоминать, если сам акула пера благополучно забыл? А вот поди ж ты.
«Невезуха! – Думал носитель правды, которому снова стало так жарко, что по спине покатился пот. – Из огня да в полымя, бес их побери, засранцев!»
- Секрет? – Переспросил он, глядя куда угодно, только не на Алькано. Хвост тут же перестал стучать по дивану, скрутился колечком у левого бедра и сделал вид, что к врунам-газетчикам отношения не имеет. А у Василе покраснели уши, щеки и даже шея. – Какой секрет? Откуда у меня секреты? Я ж человек простой, кто б мне какие тайны-то доверил? Да вот хоть вы, сенсей, разве стали бы со мной секретами делиться? Ведь и в извращениях сколько не признава…
В этот раз Василе умудрился подавиться и закашляться. Оно и немудрено: в такой-то патетический момент оказаться без порток! Врагу не пожелаешь. Особенно когда единственную замену порткам рвут три голодные, зубастые пасти. На Кракена Василе глянул так, будто у него разом заболели все зубы.
«Хуже и быть не может…» - думал он, хватая подушку. Как прикрытие, она, конечно, годилась, вот только не повредит ли мята самое ценное? Тревожась, носитель правды поерзал на диване, пару раз толкнув ногу Алькано голым бедром.
- Не очень-то педагогично с вашей стороны. – Буркнул он себе под нос, сминая в пальцах уголок подушки. – А еще сенсей! Как только вас ученики-то терпят? Ведь голый человек может стесняться, что он голый, вы в курсе, нет? Я-то не стесняюсь, может быть, мне, положим, вообще все равно, а вот другой кто-нибудь мог бы…
В районе копчика вдруг сделалось неловко, да так внезапно, что Василе едва не подпрыгнул. Сунув руку за поясницу, он нащупал хвост и потянул. Хвост дернулся, но не появился. Скрипнув зубами, акула пера открыл рот, чтобы высказать бедовой части тела все наболевшее, как вдруг понял. 
- Алькано, - тихо сказал он и со всей дури дернул хвост, - вам ничего под пятой точкой не мешает, не?
Хвост, придавленный нелегким сенсеевым телом, забился на диване, как в припадке.

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-18 21:36:55)

- Я не стесняюсь! – Рявкнул Василе, едва удерживая одной рукой хвост, который бился, как в судороге, и все не мог поверить в чудесное спасение. – Но ведь и тут не баня, если вы вдруг проглядели-то! И не туалет. Вот сидели бы вы один и голый, а вокруг кто-нибудь одетый, как бы себя ощутили? А?! То-то же!
Хвост, наконец, осознавший, что его уже не давят, рванулся из хватки акулы пера, взвился в воздух и попытался отхлестать Алькано по щекам кисточкой. Василе забыл о подушечном прикрытии и обеими руками схватил взбесившуюся часть тела.
- Уймись! – Шикнул он, стараясь не глядеть на сенсея: все же за поведение хвоста было стыдно. – Поганца кусок! Чего позоришь-то, а?! Сам под чужую жопу разлегся, какие теперь истерики? Уймись, дурак, а то хуже будет!
Но хвост не унимался и все норовил выхлестать на чужих щеках побольше претензий. К счастью, Алькано встал. Кажется, поведение хвоста его нисколько не задело, ну оно и понятно – кисточка не наковальня, да и сенсей, хотя аристократ, не барышня в кринолинах. Однако, к чему это он про детей, Василе так и не понял.
«Тему, что ли, переводит? – Думал он, придавливая хвост к дивану обеими руками. – Типа ничего не происходит, да? Экое у них воспитание-то, у благородных! Так и птичка обгадит, а он сделает вид, что дождь начинается…»
- Это вы нас простите, - буркнул акула пера, кое-как совладав с буйным хвостом. – Он не хотел, испугался просто… решил, что убивают и последние секунды считал.
В животе заурчало так, будто кто камни с места на место перекидывал. Но в этот момент гавкнул Кракен, а Василе, наконец-то, понял, что жрачку откладывать больше нельзя. Встал, подхватив с пола покусанное полотенце.   
- А где чайник-то? – Спросил он, снова наматывая на бедрах светлую, ворсистую ткань. Хвост, еще на нервах, пытался избить кисточкой мятную подушку, до которой не доставал каких-то два сантиметра.
«Ничего, - думал Василе, - выйдем из дома, свободу почует и отойдет, бедолага…»

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-19 16:01:22)

Взяв на кухне чайник, Василе, шлепая босыми ногами, вышел на крыльцо. По пути спугнул парочку ящериц, но ни одна не потеряла хвоста. А ведь акула пера, как все мальчишки, с которыми он рос, верил, что ящеричный хвост приносит удачу.
«Не видать мне ее, удачи-то, - думал он, шурша ногами по зеленой траве, - если только свой хвост когда отвалится… но будет ли от него толк?»
Хвост же, словно мысли прочитав, забился, отхлестал кисточкой колени и устал: день выдался очень тяжелым, и даже ему, мясной веревке, чудом получившей жизнь, хотелось повисеть на ночном ветерке, да погонять светлячков ленивым взмахом.
- Лягушки! – Вдруг буркнул Василе, продираясь в ветках плодовых деревьев: все не мог найти колодца. – Вот еще! Стану я лягух целовать… да будь там хоть гарем из красоток, щас-то они пупырчатые! Сам поди не сподобился, а через меня хочет пару-тройку девах заиметь. Ха! Нашел идиота!
Однако шел Василе, прислушиваясь к кваканью: казалось, лягухи эти непотребства про Алькано рассказывают - предостерегают. И то ведь, кто ж знает, за что ж он их того-самого? Или не он, а та штука, которая в нем поселилась, и лес в комнате вырастила. Или…
- Ах ты ж бл!.. – Колодец был небольшой, трава и ветви деревьев скрывали его, вот Василе и угораздило. Минуты две он прыгал вокруг каменного водохранилища и матерился на чем свет, выронив чайник. А когда ушибленным пальцам стало полегче, погрозил дому сенсея кулаком.
- Зар-раза! – Ворчал Василе, с огромным трудом стаскивая с колодца тяжеленную крышку. – Че придумал-то! Девок в лягух, колодец в кусты, а приличные люди ходи тут, бей ноги да угадывай, как бы на принцесску какую в бородавках не наступить! Садист! Извра…
Крышка стукнулась о землю. Василе глянул в колодец, невольно ожидая увидеть там лягушачью морду, но внутри была лишь вода. Со вздохом он набрал чайник, подавил желание сунуть в него какую-нибудь жабу или плюнуть в колодец (чтобы всяким там неповадно было!), и поплелся домой.
- Вот! – Бахнув чайник на кухонный стол, сказал Василе. – Все как просили: вода – одна штука, поцелованные лягухи – ноль штук.
С тяжелым вздохом он плюхнулся на стул и тут же принялся чесаться: оказывается, в саду полуголого носителя правды успели облюбовать комары, а он и не заметил.

Принцессы там или нет, а до экстаза Василе было далеко. В уютной, согретой рыжими сполохами, кухне он ощутил, как устал за день. Хвост и тот висел веревкой, даже присутствие обидчика его не трогало. С улицы почему-то слышно было, как квакают у колодца «принцессы», как шелестит трава, как поют сверчки – будто убаюкивают.
«А хорошо, - думал Василе, сложив руки на стол, а голову на руки, - когда есть, где согреться, поспать, пожрать. Да хоть просто посидеть в тишине…»
И пока Алькано ходил ставить чайник, он дотянулся до сыра, отломил кусок, сунул в рот и принялся жевать. Сыр казался амброзией, но это и не удивляло: поди-ка, поешь последний раз тюремной-то баландой! Хотя… кормили ли там?
Вздрогнув от нежданного прикосновения, Василе едва не подавился сыром, закашлял и тут же забыл о тюремных буднях.
- У меня это, между прочим, прическа! – Заявил он, распрямляясь и лохматя волосы еще больше. – Модная. А вы ее вон что… Хотя ладно, бес с ней, никакой прически нету, сам себя стригу, потому такой корявый. Ну и все равно, да?
Зевнув, он потянулся к ветчине. Что такое «блю-ма-же», как и загадочные сыти, Василе не знал, а спрашивать не хотелось. В отличие от сенсея, он-то без всяких приключений дня не жил. Даже теперь надо решать, как завтра успеть все – к матушке забежать за шмотьем, и чтобы дома ее не застать, до печатного пресса добраться, а то «Пророк» задержался, да и здесь бы хорошо побыть. А вдруг к Алькано ученики придут? Вдруг своими глазами можно увидеть, есть подвох в этих уроках или нет?
«Хоть разорвись, ей-божечки!» - Хмурясь, думал Василе. – «А ведь еще этой ночью покараулить бы у его спальни: пойдет ли куда, к себе кого позовет…»
Набив рот ветчиной, он глянул на Алькано красными, уставшими глазами, почесал ногу под столом и вдруг выдал:
- Спасибо. – Только не понятно было, за ужин или за все вообще. Хвост дрогнул кисточкой, напоминая, что он к благодарности отношения не имеет, и снова повис. – А чего вы так скучно жили? В этот… как его… скат? китс?.. скит! Во! В скит ходили?
Василе хотелось чая, без которого было уже трудно жевать, да почему-то неловко было просить.

Отредактировано Василе Ецко (2018-05-22 21:00:55)